Вася, не дури! Брось шалости! Силы он был просто неимоверной. Один из участников Кавказской войны генерал- майор В.А.Полторацкий вспоминал на склоне лет: «…Я познакомился с оригинальнейшей личностью, родившейся и жившей сначала на Дону, а потом совершенно окавказившейся,- с Яковом Петровичем Баклановым. Командуя здесь с 1845 года полком на Кумыкской плоскости, отстояв с ним срочные три года, Бакланов имел возможность вернуться на Дон на льготу, но вышло иначе. Барятинский, оценив боевые достоинства Якова Петровича, предложил ему в 1848 году остаться у него под начальством со вновь пришедшим с Дона полком. «Гаврилычи», под руководством принявшего их полк лихого командира, быстро образовались и через полгода уже стали страшилищами для чеченских партий. Наружность полковника наводила страх и ужас на все окрестные селения, где имя его сделалось пугалом детей и взрослых. 13 ? вершков роста, косая сажень в плечах, рожа – не приведи Бог!- с длиннейшими усами и бородой, вся рябая, тёмно-фиолетового колера…Отличный ездок, на рослом и лихом коне, с дорогим оружием на себе и громаднейшим значком за собою, он действительно всею обстановкою резко отличался от всех прочих. Популярен был на всём левом фланге значок Бакланова, необыкновенного размера, в роде простыни, с белым черепом по средине и накрест сложенными костями внизу, а кругом с белою же крупными буквами надписью: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Где бы неприятель ни узрел это страшное знамение, высоко развевающееся в руках великана-донца, как тень следующего за своим командиром, - там же являлась и чудовищная образина Бакланова, а нераздельно с нею неизбежное поражение и смерть всякому попавшему на пути шайтан-Баклана. В частной жизни Яков Петрович был отличный товарищ, неглупый собутыльник и страстный любитель перекинуться в азартную. От природы очень сметливый и тонкий, он не прочь был прикинуться простаком и иногда удивить своею неотёсанностью, плебейской грубостью… Вечер у Ольшевского, как и все наши вечера, начался чаем и коммерческой игрой, затем закуской и ужином, а кончился генеральным боем в штос. За ужином все гости развязно беседовали, когда, коснувшись воспоминаний о временах давно прошедших, Бакланов неожиданно предложил рассказать любопытный эпизод из своей молодости: - Лет тому 25, или больше, я был, господа, не чета теперешней молодёжи, слабой, хилой, тщедушной. Тогда я был здоров и очень силён (на это вступление многие из нас поспешили заявить, что никто в этом не сомневается, судя по настоящему виду рассказчика), - и далее он поведал, что его, тогда ещё сотника перевели в другой полк. Собрав нехитрые пожитки и в сопровождении денщика, которого он называл драбантом, Бакланов прибыл в новую часть, где, как положено, представился командиру полка и офицерам. Но очень скоро почувствовал недоброжелательное к себе отношение. Поразмыслив, пришёл к выводу, что причиной этому вероятность того, что его, а не кого-то из старожилов полка назначат командиром сотни на освобождающуюся вакансию. А эта должность для большинства казачьих офицеров была венцом их служебной карьеры и несла ощутимые материальные выгоды. - Вот-с на утро лежу это себе на койке, -продолжал Бакланов, - вальяжно тяну люльку, вдруг драбант мой Фокин и говорит мне: - А что, Ваше благородие, Вас сегодня звали на вечеринку к офицерам? - Звали, - отвечаю ему. - А Вы, Ваше благородие, не ходите туда, ни, ни! - Как не ходить, такой-сякой, почему не ходить, - удивился я. - А то из этого выйдет, что ваше благородие там убить замыслили. - Как убить?- заревел я, соскочив с постели. - Да так-таки убить ваше благородие, это всё я заподлинно проверил, - и тут же Фокин и скажи, через кого и как он всю махинацию эту пронюхал… - Ну, думаю себе, убить - это шалишь! Теперь я к вам, ребята, пойду нарочито, но ещё поглядим, чья возьмёт… Кровь молодая стучит, зло берёт, вот, кажись, на рожон один-одинёхонек полезть готов, жду вечера – не дождусь. Смерклось, зажгли огни, пошёл я к звавшим меня офицерам, они на одной квартире стояли. Вхожу в первую горницу, общество большое, не менее 15-20 человек. Здороваются ничего, ласково… Забрался это я в самый что ни есть угол в хате и занял там позицию отличную – всех то вижу, как на ладони, а тыл мой укрыт стеною. Ладно, ребята, что- то далее! Попойка пошла изрядная. Сначала в ходу была матушка российская, а там налегли на родное, и на цимлянское, и на всякое прочее, вволю! Все это пьют, все хмелеют, а я себе на уме, на вид от других не отстаю, а на деле-то их надуваю – вино лью не в глотку, а за ворот рубашки. Прошло времени не мало, иных уж стало разбирать, шум, песни и крики в горнице, хоть беги вон. Смотрю, сходиться стали по кучкам, перешептываться, друг другу знаки подавать. Вдруг, господа, шум смолк, всё затихло и ко мне подходит хозяин. Глаза у него огнём горят, а рожа свирипеющая. Подступил это он ко мне близко, развернулся, да как треснет меня в левую щёку…аж искры из глаз посыпались. Сильно ударил. А я не встаю, только промолвил: «Вася, не дури! Брось шалости». Он же, прохвост, как будто не слышал, да опять бац, пуще прежнего, и удар в правое ухо (здесь наш полковник вскочил из-за стола и стал в лицах представлять нам дальнейшую драму). Боль-болью, господа, ну, да и афронт изрядный! Я осерчал, сжал кулак и ткнул его; ловко таки угораздил – навзничь он повалился, как сноп, с переломленной челюстью. А тут, смотрю, двое уже прут на меня, в угол. Дремать некогда! Засучил рукава чекменя, захватил,- и сподручно же пришлось,- каждого из них за шиворот, покрутил обоих на воздухе, развёл по сторонам, да как стукнул рылами одного в другого – замертво так и откинул в угол. Не угомонились ещё остальные, да и сам я, покаюсь, пришёл тогда в азарт. Как пятеро гурьбою стали наседать на меня, я схватил стол, с налёта шарахнул им по головам, да как пустил кулаки свои под микитки, - через минуту и этих угомонил разбойников. Ну, господа, верьте мне или лгуном прозовите, но Богом клянусь, что и десяти минут не прошло, как я их всех уложил на пол хаты с перебитыми мордами, выбитыми зубами и измятыми боками, а их до 20 человек было! Не сойди я сейчас с места и будь распроклят я со всем моим родом, если я что прихвастнул вам. - Чем же разыгралось побоище это, Яков Петрович?- полюбопытствовали мы. - А что-ж? Очень все уважать стали и друзьями жили, и посейчас ещё живу с иными, - самым естественным образом покончил рассказ Бакланов, весело напомнив, что давно пора метать карты: «Заря денежку даёт!»

Продолжение...

Вернуться назад